Да, время было нелегкое. Иногда мы просто засыпали на сцене, но Джексон взглянет из-за кулисы, скорчит гримасу, оскалится... - в общем, показывает, чтобы мы приободрились и улыбались. Мы тут же спохватывались, но улыбка постепенно гасла, пока мы снова не увидим, что Джексон смотрит на нас. Мы ведь были мальчишками и еще не овладели искусством брать откуда-то силы, когда их нет.
Но школа была хорошая, нужная, она готовила нас к труднейшей работе, которую выполняешь, пока не начнет благоволить к тебе богиня успеха. [2]

Я купила эти пистолеты**, потому что собиралась покончить с собой. Я наконец-то преисполнилась решимости увидеть Чарльза, и я планировала, что, когда попаду туда, убью себя прямо у него на глазах... Он спросил меня, почему я собираюсь покончить с собой, и я сказала ему, что люблю его, но у наших отношений нет перспектив. Он ответил: "Не глупи, я ни с кем больше не встречался, но у меня должны быть и другие 'интересы'". [4]

Девочка моя!
Сейчас ночь. Рождественская ночь. Все вооруженные воины моей маленькой крепости уснули. Спят твой брат, твоя сестра. Даже твоя мать уже спит. Я чуть не разбудил уснувших птенцов, добираясь до этой полуосвещенной комнаты.

Чаплин любил собирать вокруг себя друзей и рассказывать о том, как он придумывал те или иные сценки в своих фильмах. Он всегда разыгрывал эти сценки, когда рассказывал о них. Где бы ни происходило дело, быть рядом с ним неизменно означало наблюдать за тем, как он либо изображал бессмертный старый трюк, либо изобретал новый просто ради собственного удовольствия. Он никогда не прекращал что-то изобретать.
После переезда в Швейцарию он продолжал с удовольствием играть роль гида во время пеших экскурсий - в Лозанне, в Женеве или же в Веве, небольшом городке недалеко от его дома, в котором он любил показывать места, где жили, работали, ели Байрон и Шелли.
- Вы обязательно должны увидеть деревушку Сен-Сафорен и пройтись по ее прекрасным извилистым улочкам, - сказал он однажды мне и Джерри Эпстайну, который тоже был у него в гостях. - Там так мило. Знаете что, поехали туда прямо сейчас.
Он отвез нас туда на своем Форде Седане, припарковал машину и повел нас по одной из самых узких извилистых улочек. В какой-то момент он обогнал меня и Джерри Эпстайна. Пока он ждал, когда мы его нагоним, он вдруг придумал маленький экспромт - прислонился спиной к стене старого здания, скрестил ноги, сунул руки в карманы брюк и, ссутулившись, свирепо уставился на то, как мы плетемся нога за ногу.
Другие экспромты:
Чарли Чаплин босиком возвращается в дом после того, как поплавал в бассейне, его бедра обернуты белым махровым полотенцем. На веранде появляется посетитель. Чаплин подносит согнутые указательные пальцы к вискам и игриво поднимает ногу, изображая Пана.
Чарли Чаплин ловит воздушный шарик одного из своих детей и тут же пинком отправляет его обратно ребенку, в точности воспроизводя сцену с воздушным шаром, изображающим мир, из "Великого диктатора", а после смеется в ответ на восторженные визги своей маленькой аудитории*.

"В этот день я задержался на студии. В семь тридцать Том [Харрингтон] тихонько вошел в павильон и шепнул мне:
- Не забудьте, что в восемь у вас назначена встреча.
Чувствуя себя очень скверно, я разгримировался и переоделся с помощью Харрингтона. Пока мы не сели в машину, Харрингтон молчал. Только тогда он сообщил мне, что я должен встретиться с мисс Харрис в доме мистера Спаркса, мирового судьи.
Милдред уже сидела в приемной, когда мы туда вошли. Она грустно улыбнулась, и мне стало ее немного жаль. В простом темно-сером костюме она выглядела прелестно. Не успел Харрингтон сунуть мне в руку кольцо, как в двери уже показался высокий, худой человек, который очень любезно пригласил нас в другую комнату. Это и был мистер Спаркс.
- Ну, Чарли, - сказал он, - у вас замечательный секретарь. О том, что это будете вы, я узнал только полчаса назад.
Церемония была до ужаса простой и деловитой. Кольцо, которое Харрингтон передал мне, я надел на палец Милдред, и мы стали мужем и женой. На этом церемония закончилась. Когда мы уже собирались уходить, мистер Спаркс мне напомнил:
- Чарли, не забудьте поцеловать новобрачную.
- О да, конечно, - улыбнулся я.
На душе у меня было смутно. Я чувствовал, что запутался в сети глупых случайностей, что все это бессмысленно и не нужно, и наш союз лишен прочной основы. Но, с другой стороны, мне уже давно хотелось иметь жену, а Милдред была красива и молода - ей еще не исполнилось девятнадцати [Милдред было 16], - и, хотя я был на десять лет старше ее, все еще могло получиться неплохо". [1]

***

"Как большинство юных девушек, я мечтала о грандиозной свадьбе. Я всегда говорила, что выйду замуж в пышном атласном свадебном платье, украшенном оранжевыми цветами, но если нашей свадьбе предстояло пройти в большом секрете, на чем настаивал Чарльз, об этом не могло быть и речи.
Организация церемонии была доверена компетентному Тому Харрингтону, секретарю Чарльза, и он, несомненно, блестяще справился с задачей. Чиновник оказался знакомым Чарльза, и не нужно было сомневаться в том, что он будет держать все дело в тайне.
Сомневаюсь, что в Голливуде была когда-либо еще одна такая тихая и тайная свадьба. Мы с Чарльзом приехали к чиновнику на его машине. Вместо белого атласа, о котором я так мечтала, мое свадебное платье было из черного атласа, отделанного мехом горностая и, разумеется, украшенного орхидеями. Мне было одновременно и радостно, и страшно - естественная нервная реакция шестнадцатилетней девушки, делающей самый важный шаг в ее жизни.
Через четверть часа после того, как я вступила в дом чиновника, я стала миссис Чарльз Чаплин. При регистрации я указала свой возраст как 17 лет, а вскоре после Чарльз узнал мой настоящий возраст. Кроме нас с Чарльзом на свадьбе присутствовали только Том Харрингтон, секретарь Чарльза, и Чарли Ривз, его менеджер [вероятно, имеется в виду Альф Ривз], которые выступали в роли свидетелей.
Оглядываясь на семнадцать лет в прошлое, сложно проанализировать, с какими чувствами я вышла под руку с Чарльзом под лучи калифорнийского солнца, будучи теперь новобрачной. На лице моего мужа сияла улыбка. Его нервозность прошла, он осознал, что наконец добился своего и сделал меня своей женой. Помню, что, когда мы ехали отметить это событие скромным и очень уединенным завтраком, меня втайне приводила в восторг и трепет мысль о том, что вот сейчас произошло событие, которое взбудоражило бы не только весь Голливуд, но и весь мир - а кроме нас четверых, чиновника и моей матери никто больше не знал, что великий Чарльз Чаплин женился". [2]

Вскоре после посещения Чартуэлла я познакомился с Ганди. Я всегда уважал этого человека и восхищался его политической проницательностью и железной волей. Но мне казалось, что его поездка в Лондон была ошибкой. В условиях Лондона его легендарный образ тускнел, а его подчеркнутая религиозность утрачивала внушительность. Национальная одежда, которую он носил довольно небрежно, не вязалась с сырым и холодным климатом Англии. Его приезд в Лондон дал обильную пищу для острот и карикатур. Такой человек производит более сильное впечатление на расстоянии.
Меня спросили, хочу ли я с ним познакомиться; конечно, мне было очень интересно его увидеть.
Мы встретились с ним в маленьком скромном доме в трущобах за Ист-Индиа на Док-роуд. На улицах толпился народ, оба этажа дома были битком набиты журналистами и фотографами. Наша беседа проходила в небольшой комнатке на втором этаже. Махатма еще не прибыл, и, ожидая его, я думал о том, что ему скажу. Я слышал о его заточении, о голодовках в тюрьме, о его борьбе за освобождение Индии и смутно что-то знал о его противодействии техническому прогрессу в стране.
Наконец послышались громкие крики приветствий - Ганди выходил из такси, неловко подбирая края своей одежды. Это было довольно странное зрелище: среди лондонских трущоб непонятная фигура чужестранца, окруженная радостно возбужденной толпой. Ганди поднялся наверх и подошел к окну, затем поманил меня, и мы вместе приветственно помахали собравшимся на улице людям.
Едва мы сели на диван, как засверкали вспышки фотоаппаратов. Я сидел по правую руку от Махатмы. Наступила неловкая пауза - тот страшный момент, когда мне нужно было сказать что-то очень умное на тему, о которой я имел лишь самое слабое представление. Моя соседка справа, довольно надоедливая девица, принялась что-то мне рассказывать. Я не слушал ее, но согласно кивал головой, все думая о том, что же мне сказать Ганди. Я понимал, что начать разговор должен я, - не мог же Махатма поблагодарить меня за удовольствие, которое ему доставил мой последний фильм. Я сомневался, бывал ли он хоть раз в жизни в кино. И тут одна из индийских дам властно перебила мою словоохотливую соседку:
- Мисс, будьте добры, замолчите и дайте мистеру Чаплину поговорить с Ганди.
В переполненной комнате наступила тишина. Похожее на маску, лицо Махатмы выражало ожидание, и мне показалось, будто вся Индия ждет моих слов.
- Понятно, я всячески сочувствую надеждам Индии и ее борьбе за свободу, - сказал я откашлявшись. - Однако я не совсем понимаю, почему вы отрицаете машины?
Махатма кивнул и улыбнулся.
- В конце концов, если машины использовать в альтруистических целях, - продолжал я, - они могут освободить человека от цепей рабства, сократить часы его работы и дать ему время развиваться духовно и радоваться жизни.
- Понимаю, - сказал он невозмутимо. - Но прежде чем Индия сможет достигнуть этой цели, она должна освободиться от господства Англии. В прошлом именно машины поставили нас в зависимость от нее, а избавиться от этой зависимости мы можем, только бойкотируя все товары машинного производства. Вот почему мы считаем патриотическим долгом каждого индийца самому прясть свой хлопок и самому ткать себе одежду. Это наш способ борьбы с такой могущественной нацией, как Англия, а кроме того, есть и другие причины. В Индии другой климат, не такой, как в Англии, у ее народа другие обычаи, другие потребности. В Англии холодный климат требует энергичного развития машинного производства и сложной экономики. Вам нужно производство вилок, ножей и ложек, а мы обходимся пальцами. И эти различия заходят далеко.
Мне преподали очень понятный и наглядный урок тактики и стратегии борьбы Индии за независимость, разработанной, как это ни парадоксально, очень реалистически и зрело мыслящим мечтателем, обладающим железной волей в достижении своих целей. Ганди сказал мне также, что высшая степень независимости заключается в отказе от всех ненужных вещей и что насилие в конце концов само себя уничтожает.
Когда все разошлись, он спросил меня, не хочу ли я остаться и посмотреть, как они будут молиться. Махатма сел по-турецки на пол, а пятеро остальных уселись в кружок около него. Это было странное зрелище: шесть фигур на полу маленькой комнатки, в самом сердце лондонских трущоб, озаренных шафрановым светом заходящего солнца, а я сам на диване, смотрю на них и слушаю, как они смиренно, нараспев произносят свои молитвы. "Что за парадокс!" - думаю я, глядя на этого чрезвычайно здравомыслящего человека с умом юриста, превосходно разбирающегося в политической обстановке, и наблюдая, как вся его прозаическая проницательность растворяется в напевной молитве*.